|
Сергею Тимофеевичу Аксакову в отечественном литературоведении не уделялось много внимания. Его имени нет даже в последней программе по истории русской литературы XIX века для филологических факультетов страны. Опубликованная в 1959 году монография Сергея Машинского о Сергее Тимофеевиче Аксакове, безусловно, обладает многими достоинствами: в ней прослежен творческий путь писателя, всесторонне отражен его интерес к театру. Но творчество Аксакова рассматривается по преимуществу только в контексте русской литературы и культуры. Однако, имя Аксакова наряду с Достоевским, Чеховым, Толстым и Тургеневым много значило для европейского читателя. Его книги переведены на немецкий, английский, французский, норвежский, болгарский языки и т. д. для нас большой интерес представляет перевод «Семейной Хроники», осуществленный в 1916 году Джеймсом Даффом. Перед Дж.Д. Даффом стояла сложная задача передать стиль писателя, который в совершенстве владел всеми богатствами русского языка, был искусным мастером изображения природы, тонким психологом. Ему необходимо было донести до читателей другой страны, до носителей другого языка быт, традиции и стиль жизни России, как можно ближе познакомить тех, кто не знает русского языка, с данным произведением. Дафф справился с этой задачей мастерски, многие страницы звучат на английском языке почти так же, как на русском:
«So he scraped together several thousand roubles, and said goodbye to his wife, whom he called Arisha when he was in good humour and Arina when he was not; he kissed his children and gave them his blessing - his four young daughters and the infant son who was the single scion and sole hope of an ancient and noble family. The daughters he thought of no importance».
«Итак, простившись с своей супругою, которую звал Аришей, когда был весел, и Ариной, когда бывал сердит, поцеловав и благословив четырех малолетних дочерей и особенно новорожденного сына, единственную отрасль и надежду старинного дворянского своего дома, ибо дочерей считал он ни за что».
«By November, cottages were built for them all, and the beginning of a house for the owner was run up. All this was not done without help from neighbours. In spite of the long distances, they came willingly to lend a hand to the new landowner, who proved to be sensible and friendly; they ate and drank and turned to with a will, and sang as they worked. In that winter my grandfather went to Simbirsk and brought back his wife and children with him».
«К ноябрю месяцу у всех были построены избы: и даже поспел небольшой господский флигель. Разумеется, дело не обошлось без вспоможения соседей, которые, несмотря на дальнее расстояние, охотно приезжали на помочи к новому, разумному и ласковому помещику - попить, поесть и звонкими песнями дружно поработать. Зимой дедушка отправился в Симбирскую деревню и перевез свое семейство».
Однако в целом ряде случаев русские реалии, русский диалект, картина русского быта и нравов обладают столь оригинальной спецификой, что для передачи их на английский язык требовалось особое мастерство, особый талант.
«Семейная Хроника» вместе с «Воспоминаниями» и «Детскими годами Багрова-внука», является трилогией, где все части неразрывно связаны друг с другом. Все они были переведены Даффом, но под названиями, не соответствующими русским. «Детские годы Багрова-внука» переведены как «Years of Childhood» («Детские годы»). «Воспоминания» - как «А Russian schoolboy» («Русский школьник»).
Как известно, «Семейная хроника» вышла в свет в 1856 году и представляет собой, на мой взгляд, наиболее интересную часть трилогии. В центре повествования - образ Степана Михайловича Багрова. Это предприимчивый помещик, пекущийся лишь о своих личных интересах. Он плохо знал грамоту, но имел ясный природный ум, его слово было «крепче и святее всяких духовных и гражданских актов». Все сделанное Степаном Михайловичем - это отражение как особенностей его характера, так и тех норм поведения, той социальной среды, в которой он жил. Багров был убежденным крепостником, верившим в незыблемость устоев, «он ставил свое семисотлетнее дворянство выше всякого богатства и чинов». Образ такого помещика был типичным для России того времени. А можно ли было отразить это уже в переводе названия? На мой взгляд, именно это и сделал Джеймс Дафф. Заглавие «Семейная хроника» переведено как «A Russian Gentlman» («Русский джентльмен»), а не «А Family Chronicle» («Семейная хроника»). Если мы заглянем в словарь, то увидим, что слово gentlman имеет, помимо «джентльмен», «господин», «хорошо воспитанный и порядочный человек», еще одно значение - «дворянин». Неопределенный артикль в названии указывает на то, что человек, о котором идет речь, был лишь одним из многих знатных людей того времени. И это действительно так. Возможно, что сделай Дафф простую кальку и переведи заглавие как «А Family Chronicle», это не вызвало бы интереса у европейского читателя. А название «A Russian Gentlman» интригует, привлекает внимание. Тотчас возникает потребность узнать, какой же он, этот «русский джентльмен».
А перед исследователем встает проблема рассмотреть наиболее сложные моменты передачи специфики русской жизни на английский язык. Скажем, как в ряде случаев перевести на язык жителей Британии такие диалектные слова, как кумыс, урема, чебызга, верста и многое другое.
В произведении очень важное значение имеет то, как будет звучать начало. От него во многом зависит, захотим мы прочесть книгу до конца или нет.
«Тесно стало моему дедушке жить в Симбирской губернии, в родовой отчине своей, жалованной предкам его от царей московских; тесно стало ему не потому, что в самом деле было тесно, что недоставало лесу, пашни, лугов и других угодъев, - всего находилось в излишестве, - а потому, что отчина, вполне еще прадеду его принадлежавшая, сделалась разнопоместною».
«When my grandfather lived in the province of Simbirsk, on the ancestral estate granted to his forefathers by the tsars of Muscovy, he felt cramped and confined. Not that there was really want of room; for he had arable land and pasture, timber, and other necessaries in abundance; but the trouble was that the estate which his great-grandfather had held in absolute possession had ceased to belong to one owner».
Как мы видим, переводчик разбил данное предложение на два более мелких. Между тем, они воспринимаются как единое целое. Разбивка предложения - это одна из характернейших необходимостей, к которой переводчик прибегает по самым разным причинам. Интересен подход к выражению того чувства, которое охватило Степана Михайловича. Вместо трехкратного повторения слова «тесно» сказано: «he felt cramped and confined» - это два прилагательных, переводящихся приблизительно одинаково («cramped» - стесненный, стиснутый; «confined» - тесный). Но благодаря этому, Даффу удалось точно передать душевное состояние героя.
Эта способность пробуждать те же эмоции, те же переливы чувств, какие вызывает чтение подлинника, характерна для всего перевода. Например, рассмотрим еще один отрывок - рассказ о переселении семейства Багровых из Симбирской губернии в новое, уфимское поместье. При чтении перед глазами возникают пораженные безысходным горем лица крестьян, вынужденных распродавать свое имущество и ехать в неизвестную им сторону.
«The date fixed was the midle of June, that the colonists might reach their destination befor St. Peter's Day, when hay-cutting begins. The carts were packed with the women and children and old people, and awnings of bast bent over (hem to protect them from the sun and rain; the indispensable pots and pans were piled up inside, the cocks and hens perched on the top, and the cows tied on behind; and off they started. The poor settlers shed bitter tears as they parted for ever their past life, with the church in which they had been christened and married, and with the graves of their fathers and grandfathers. Nobody likes moving, and a Russian peasant least of all; but to move in those days to an unknown land inhabited by-unbelievers, where the churches were so distant that a man might die without confession and infants remain long unchristened, a land of which rumour reported evil as well as good- this seemed a terrible ordeal».
«Наконец, в половине июня, чтобы поспеть к Петрову дню и началу сенокоса, нагрузив телеги женами, детьми, стариками и старухами, прикрыв их согнутыми лубьями от дождя и солнца, нагромоздив необходимую домашнюю посуду, насажав дворовую птицу на верхи возов и привязав к ним коров, потянулись в путь бедные переселенцы, обливаясь горькими слезами, навсегда прощаясь с стариною, с церковью, в которой крестились и венчались, и с могилами дедов и отцов. Переселение, тяжкое везде, особенно противно русскому человеку; но переселяться тогда в неизвестную басурманскую сторону, про которую, между хорошими, ходило много и недобрых слухов, где, по отдаленности церквей, надо было умирать без исповеди и новорожденным долго оставаться некрещеными, - казалось делом страшным!»
Возможность правильно передать обозначение вещей, о которых идет речь в подлиннике, и образов, связанных с ними, предполагает определенные знания о той действительности, которая изображена в переводимом произведении. Эти знания носят название «фоновых» («фоновые знания»). Из самого значения термина видно, что здесь имеется в виду совокупность представлений о том, что составляет реальный фон, на котором развертывается картина жизни другой страны, другого народа. Лексика, содержащая фоновую информацию, может быть разделена на группы по признаку принадлежности к той или иной сфере материального быта, духовной жизни человека, общественной деятельности, к миру природы и т.д. Случаи перевода таких реалий в теории перевода сведены к четырем основным принципам.
Во-первых, транслитерация (либо транскрипция), полная или частичная. Это непосредственное использование какого-либо слова, обозначающего реалию, или же его корня, написанного буквами своего языка, либо в сочетании с суффиксами своего языка.
Во-вторых, возможно создание нового слова, или сложного слова, или словосочетания для обозначения соответствующего предмета. В основе - это перевод описательный, дескриптивный.
Третий способ - уподобляющий перевод, иногда граничащий с приблизительным обозначением.
Четвертый способ - так называемый гипонимический, или обобщенно-приблизительный. При этом переводе слова исходного языка, обозначающие видовое понятие, передаются словом переводящего языка, называющим понятие родовое.
Но обратимся непосредственно к тексту и уже на примерах посмотрим, как в переводе уживаются все эти способы.
«...поставить ведро вина, да несколько ведер крепкого ставленого башкирского меду, да лагун корчажного крестьянского пива, так и дело в шляпе; неоспоримое доказательство, что башкирцы были не строгие магометяне и в старину».
«..you produced two or three gallons of whisky, many gallons of strong fermented Bashkir mead and a barrel of home-made country beer-which proves, by the way, thai even in old days the Bashkirs were not srict Mohammedans - and the rest was as simple as ABC».
Как мы видим, «ведро вина» в переводе превратилось в «two or three gallons of whisky», «несколько ведер крепкого ставленого башкирского меда» - в «many gallons of strong fermented Bashkir mead», «лагун корчажного крестьянского пива» - в «a barrel of home-made country beer». Это - уподобляющий перевод. Здесь использованы слова, обозначающие что-то близкое, хотя и не тождественное. Выражение «дело в шляпе» переведено как «the rest was as simple as ABC», вместо привычного нам « in the bag». Возможно, этим Джеймс Дафф хотел подчеркнуть легкий способ «приобретать целые области за самые ничтожные деньги». В этом же отрывке мы можем увидеть еще одну интересную деталь, которая ярко показывает нам различие в лексическом строе двух языков. Мы знаем, что русское слово «мед» имеет два значения. Во-первых, сладкое густое вещество, вырабатываемое пчелами из нектара; во-вторых, старинный легкий хмельной напиток. Таким образом, мы используем одно слово для обозначения двух вещей. Этого нет в английском языке. Для первого значения они употребляют слово «honey», а для второго - «mead», что мы и можем видеть в переводе.
Если мы вчитаемся в текст, то найдем там и другой способ перевода слов-реалий. Например: «наигравшись на чебызгах» переведено как «playing on the pipe». Слово «чебызга» заменено на существительное «pipe», которое означает просто «дудка». Это - перевод гипонимический. В других предложениях мы можем встретить первый способ. Слова «десятина», «верста», «кумыс» транслитерированы как «one desyatina», «a verst», « the kumiss». В описании реки Большой Бугуруслан мы находим дескриптивный перевод.
«Местами росла густая урема из березы, осины, рябины, калины, черемухи...»
«In some places there was a thick border of trees and bushes-birches, poplars, service-trees, guelder-roses, and bird-cherries».
Для существительного «урема» дано предложение перевода, объясняющего его смысл: «In some places there was a thick border of trees and bushes...» (Местами была густая кайма из деревьев и кустов).
На первых страницах произведения мы встречаемся с «башкирцами», которые, как мы видим, разговаривают с акцентом: «А что, знаком, добрый человек, давай говорить об мой дела». В переводе Джеймса Даффа читатель не найдет этой особенности, там герои говорят простым, правильным языком: «Well, good friend, is it time now to discuss ray business?» (Ну что, добрый друг, пришло время обсудить наше дело?).
В его переводе выпущен фрагмент из главы «Оренбургская губерния». Точнее, Дафф не дал перевода стихотворения, помещенного там. Видимо, оно оказалось трудным для воспроизведения, но в остальном этот восторженный гимн природе передан великолепно. Дабы подчеркнуть возвышенно-поэтический колорит, он употребляет устаревшую форму местоимения «ты» - thou, устаревшую форму глагола «иметь» (to have) - hast.
«But still hast thou power to charm, wondrous land! Bright and clear, like great deep cups are thy lakes - Kandry and Karatabyn. Full of water and full of all manner offish are thy rivers... And thy rivers that flow swift from fountain-heads and run under the shade of trees and bushes are transparent and cold as ice even in the heat of summer; and all kinds of trout good to eat and beautiful to see, live there; but they soon die out, when man begins to defile with unclean heans the virgin streams of their clean cool retreats. Fertile is the black soil of thy cornland, and rich thy pastures; and thy fields are covered in spring with the milk-white blossom of the cherry-tree and wild peach, while summer the fragrant strawberries spread over them like a scarlet cloth, and the small cherries that turn purple later when they ripen in autumn».
«... но все еще прекрасен ты, чудесный край! Светлы и прозрачны, как глубокие огромные чаши, стоят озера твои Кандры и Каратабынь. Многоводны и многообильны разнообразными породами рыб твои реки.. В твоих быстрых родниковых ручьях, прозрачных и холодных, как лед, даже в жары знойного лета, бегущих под тенью дерев и кустов, живут все породы форелей, изящных по вкусу и красивых по наружности, скоро пропадающих, когда человек начнет прикасаться нечистыми руками своими к девственным струям их жилищ. Чудесной растительностью блистают твои тучные, черноземные, роскошные луга и поля, то белеющие весной молочным цветом вишенника, клубничника и дикого персика, то покрытые летом, как красным сукном, ягодами ароматной полевой клубники и мелкою вишнею, зреющею позднее и темнеющею к осени».
Вся эта идиллия внезапно обрывается, и автор, словно спохватившись, добавляет: «Но виноват, заговорился я, говоря о моей прекрасной родине. Посмотрим лучше, как продолжает жить и действовать мой неутомимый дедушка».
Общеизвестен факт, что к первым изданиям своих книг Аксаковым были написаны вступительные статьи. В них говорилось, что данная трилогия не имеет никакого отношения к его семье. Для Аксакова было важно раскрыть типические характеры в типических обстоятельствах. Однако впоследствии один из его сыновей высказал идею об автобиографическом начале произведения. Этой же точки зрения придерживается и Джеймс Дафф, который постоянно подчеркивает, что» Семейная хроника» является рассказом о семье Аксакова,
«What's the good of them? They look out of the house, not in; if their name is Bagrov* today, it may be anything on earth tomorrow;...»
«Что б них проку! Ведь они глядят не в дом, а из дому. Сегодня Багровы, а завтра Шлыгины, Малыгины, Поповы, Колпаковы».
Дана сноска:
«*Bagrov is pseudonym for Aksakov.
«(Багров - псевдоним Аксакова).
Можно взять еще один пример:
«Thirty years ago who was born within it* expressed in verse his fears for the future of the land; and these have been realized in part, and the process still goes on».
«Так писал о себе, лет тридцать тому назад, один из твоих уроженцев, - и все это отчасти уже исполнилось или исполняется с тобою;...»
Сноска гласит: «* Aksakov himself» (Аксаков о себе).
Держа в руках подлинник и перевод, ты неизбежно понимаешь, что перевод - это помощник в передаче знания. Язык развивается с народом, отражает его культуру, историю, дает возможность передать опыт. Но ценность знания теряется, если им нельзя поделиться, если оно остается изолированным. Здесь на помощь приходит перевод. Владимир Огнев, автор статьи «Проблема взаимоперевода», так пишет о переводе: «По его [перевода] капиллярам осуществляется обмен здоровой кровью человечества. Это своего рода естественный отбор истинных общечеловеческих ценностей. Как нет силы, которая могла бы задержать поступательный ход истории, так нельзя искусственно остановить и неумолимый поток взаимной культурной информации».
Начало русской переводной письменности восходит еще ко времени Киевской Руси, поддерживавшей оживленные торговые, политические и культурные связи как с Византией, славянскими государствами, Германией, Францией, так и со странами Востока. Среди произведений древнерусской переводной литературы особой популярностью пользовались, например, «Александрия» и «Троянская притча». В XIV-XVII вв., в Московский период, переводная литература продолжала развиваться, в ней большое место занимали тексты религиозного содержания, в частности, - богослужебные книги. В деле развития и совершенствования переводов со среднегреческого языка (и исправлении существующих переводов) огромную роль сыграл в XVI веке Максим Грек, разносторонне образованный ученый монах. Он стал видным деятелем книжного просвещения на Руси и создал вместе со своими сотрудниками и последователями (Дмитрием Герасимовым, Власием, Нилом Курлятевым) целую школу перевода. В то же время переводились произведения с западнославянских языков, с латинского, немецкого и других, разнообразные сочинения светского характера: рыцарские романы, книги из области географии, врачебного дела и т.д.
К XVII веку относятся попытки стихотворного перевода поэзии - например, перевода псалмов с польского. Московские бояре заказывали переводы стихов немецкого поэта Флеминга.
XVIII век для развития перевода (как и для всех областей русской жизни) был не только переходным, но и переломным периодом. Если в начале века переводились прежде всего книги по военному делу, по технике, по точным наукам и т. п., отвечавшие непосредственно практическим потребностям новой России, и выбор переводимого определялся этими потребностями, то вскоре возник и стал расти интерес к иноязычной художественной литературе. Правда, переводческая деятельность была ограничена кругом работы небольшой группы наиболее выдающихся русских поэтов и литературных деятелей XVIII века - Ломоносова, Сумарокова, Тредиаковского, Державина. Во второй половине века была создана специальная организация - «Собрания, старающегося о переводе иностранных книг». Это общество просуществовало 15 лет (1768-1783 гг.), имело в своем составе 114 членов: в их числе был и А.Н. Радищев. В конце XVIII - начале XIX вв. в русских переводах широко представлена тенденция к переделке подлинника, выливающаяся в так называемое «склонение на наши нравы». Такой способ передачи означал весьма свободное обращение с текстом. В последней трети XIX века количество переводимых изданий все увеличивалось. Вышли в свет собрания сочинений таких авторов, как Гейне, Шекспир, Шиллер, Гете и многих других. Но вместе с тем падало качество самих переводов.
Конец XIX - начало XX вв. в переводческой деятельности являлся периодом усиления интереса к передаче формы переводимых произведений. В 1979 году журнал «Babel», специальное издание для переводчиков, сообщил, что Советскому Союзу принадлежит мировое первенство по количеству переведенных книг. В начале 70-х годов семьдесят процентов всей литературы, издававшейся у нас в стране, составляли переводы.
Теория перевода не выработала определенных четких правил, согласно которым должен переводиться текст. Переводческая деятельность - творческий процесс, многое зависит от интуиции переводчика, его умения делать правильный выбор языковых средств, умения учитывать все факторы, влияющие на ход и результат перевода. Каждый переводчик, в первую очередь, - личность со своими взглядами, со своим отношением к переводимому тексту. В.Н. Комиссаров приводит интересный список, полученный английским исследователем Т. Сэвори, попытавшимся свести воедино основные требования, предъявляемые к переводу различными авторами. Здесь мы можем увидеть взаимоисключающие принципы:
1 - перевод должен передавать слова оригинала;
2 - перевод должен передавать мысли оригинала;
3 - перевод должен читаться как оригинал;
4 - перевод должен читаться как перевод;
5 - перевод должен отражать стиль оригинала;
6 - перевод должен отражать стиль переводчика;
7 - перевод должен читаться как произведение, современное оригиналу;
8 - перевод должен читаться как произведение, современное переводчику;
9 - перевод должен допускать добавления и опущения;
10 - перевод не должен допускать добавления и опущения;
11 - перевод стихов должен осуществляться в прозе;
12 - перевод стихов должен осуществляться в стихотворной форме.2
Конечно же, никакой переводчик не сможет я не посчитает нужным ограничивать себя подобными противоречивыми правилами. Каждый раз, сталкиваясь с этой проблемой, он по-новому его решает, особенно это касается перевода художественного произведения, где главная цель перевода - вызвать в читателе те тончайшие переливы чувств и настроений, которые владели автором в момент создания книги.
Диалектика перевода такова, что хорошие переводы зачастую отходят от текстуальной близости, чтобы приблизиться к оригиналу в художественном отношении. Каждый раз переводчик решает, насколько далеко он может отойти от текста, изменить его и оправдан ли такой подход. Существует мнение, что личность переводчика должна как бы раствориться в личности автора. Часто как высшую похвалу переводчику приводят известное место из письма Гоголя Жуковскому: «Переводчик поступил так, что его не видишь. Он превратился в тонкое прозрачное стекло, что кажется как бы нет стекла». Это условие применимо к простейшим текстам (техническим, например). Но чем больше в художественном произведении выражен автор и его индивидуальный стиль, тем сильнее проявляется и личность переводчика.
Работа переводчика - это адский труд, постоянный поиск новых конкретных решений для каждого нового случая. За видимой легкостью и поэтичностью строк всегда лежит длительная работа, требующая концентрации усилий, стремлений, желаний и воли. «По-моему, работу переводчика мы вправе сравнить с работой скульптора, которому предложили создать точную копию мраморной статуи, - а мрамора у него нет ни куска. Других материалов множество: к его услугам и камень и дерево. Он может воссоздать ту же статую в глине и в бронзе, может нарисовать ее карандашом на бумаге или кистью воспроизвести на холсте. Если он талантливый художник, у него может получиться отличное, даже великолепное произведение искусства, но того, к чему он стремился, ему не достичь никогда - никогда не создать точнейшую репродукцию мраморной статуи3.
Отечественная школа переводчиков, продолжая традиции Жуковского, Карамзина, Пушкина, Лермонтова, сделала гениальные произведения зарубежных поэтов неотъемлемой частью русской литературы. Широкое признание получили достижения таких мастеров перевода, как С.Я. Маршак, Н.Л. Любимов, М. Лозинский, Н.Ф. Дарузец, Н. Галь, Е.Д. Калашникова, Б. Пастернак и многих других.
В нашей стране вышло огромное количество книг, посвященных переводу. Нельзя не упомянуть здесь книгу Корнея Чуковского «Высокое искусство», вышедшую под этим заглавием в 1941 году, перед самым началом войны, а потом с дополнениями она переиздавалась в 60-е годы. Родилась она из статьи, написанной в 1919 году в брошюре - пособии для переводчиков (изд. «Всемирная литература»). Известный переводчик С. Апт пишет об этой книге: «Чуковский первый громко заговорил о приемах и тайнах этого мастерства, о подвохах, подстерегающих переводчика в самых неожиданных и невинных, казалось бы, местах подлинника, заговорил о том, что перевод - это искусство».4 Для своего времени это было новое слово, новый взгляд. Переводческое дело поднималось на новую ступень, оно перестало быть лишь источником заработка. «Иноязычная литература, заслуживающая перевода, виделась огромным, без края и конца океаном, и затеянный Чуковским разговор шумел над этим океаном как ветер, поймав который переводчик волен был, казалось, направить свой вышедший на поиски сокровищ корабль в любом направлении, ибо сокровища, казалось, были везде».5
В отечественном литературоведении очень большое место уделялось принципам перевода с иностранного языка на русский. Практики и теоретики переводческого искусства делились опытом, пытались сформулировать правила, которые могли бы помочь в работе над иноязычными текстами. Среди таких книг были: сборник статей И. Кашкина «Для читателя-современника», Л. Гинзбург «Над строкой перевода», В.С. Виноградова «Лексические вопросы перевода художественной прозы», выходили в свет «Тетради переводчика» и многое другое. А переводом с русского языка на иностранный не уделялось должного внимания. Актуальность моего исследования, его новизна, заключаются в попытке показать как классическая русская литература, благодаря стараниям английского переводчика, становилась родной и понятной английскому читателю. Думается, интерес к Аксакову в Англии мог быть обусловлен близостью самого менталитета двух народов. Обоим свойственна чистота нравственного чувства, любовь к природе, уважение к традициям. Англичанин XX века с удовольствием читает классических авторов XIX века, как своих: Диккенса, Троллопа, Голсуорси, так и классиков русской литературы: Толстого, Тургенева и Аксакова. В их творчестве английский читатель находит ту гармонию и целостность, полноту жизни и душевный покой, которые он не может найти в современной литературе.
СНОСКИ
- Огнев В. Проблема взаимоперевода, Мастерство перевода. - М., 1965. - С. 55.
- Savory Th. The Art of Translation. - Ldn., 1957. - Р.50 // В.Н. Комиссаров. «Теория перевода». - M.: 1990. - С. 14-15.
- Winter Werner. Impossibilities of Translation. - In: The Craft and Contet of Translation. - The University of Texas Press, 1963. - P. 68 // Корней Чуковский. Высокое искусство. - М., 1988.
- Апт С. Время и переводчик // Иностранная литература. - 1985. - № 9. - С. 202.
- Там же. - С. 203.
Е. ЯЗЫКОВА,
студентка 2 курса факультета
иностранных языков БГПИ,
аксаковскип стипендиат 1998 г.
|
|
