|
О кем знали все, но читали его единицы
Нет, недаром все же в некоторых американских университетах есть «русско-немецкие кафедры». Что-то таинственно-провиденциальное Россию с Германией явно связывает. Вот и XX век в культурном измерении кончился в обеих странах почти одновременно. В Москве скончался последний великий русский композитор Георгий Свиридов, а всего несколько недель спустя в швабской деревушке Вильфлинген в миниатюрном охотничьем замке, дарованном ему графами Штауфенбергами, на сто третьем году от роду умер последний немецкий хрестоматийный автор и мыслитель Эрнст Юнгер.
Он был писателем уникального долголетия (на целых двадцать лет превзошел рекорд Гёте) и довольно странной, противоречивой судьбы и славы.
В самом деле, в Германии не найдется человека, который о нем не слышал бы, но лишь единицы его читали. Ведь беллетристика его - в основном антиутопические романы, из коих один, «Гелиополис», переведен на русский, - весьма нудновато, а до прославивших его дневников и эссе охотников всегда немного. Вроде бы он признанный консерватор, но писал более всего о грядущих переменах; вроде бы классик немецкой литературы, но стилист холодноватый и строгий, совсем какой-то не готической, не немецкой выделки, так что и ценим-то был значительно больше во Франции. Военная косточка, гусар и бретер - но мыслитель, убежденный в грядущей победе матриархата. Во многих и многих своих пассажах с виду поверхностный, салонный щеголь - но именно с ним любили обмениваться мыслями такие столпы немецкой мудрости нашего века, как Арнольд Гелен, Карл Шмитт или особенно ему близкий Мартин Хайдеггер. Может быть, самое удивительное в Юнгере, на чем и держится магия его обаяния, - это верность самому себе при любых обстоятельствах жизни. В наш век отчуждения, так мало людей, которые не ведали бы разницы между словом и делом. А за каждое свое слово Юнгер был готов отвечать жизнью.
Если уж он воспевал «Бой как внутреннее переживание» (название одной из его первых книг) - то не в кабинетной тиши, а в окопах первой мировой, где командовал легендарной ударной ротой на Западном фронте, был четырнадцать раз ранен, получил из рук императора pur le merite, высший прусский знак воинской доблести, обладателей коего в немецкой военной истории наперечет, как примерно у нас - полных георгиевских кавалеров. Если уж увидел в Гитлере извращенца своих идей о новом «роевом» устройстве этноса и государства, то и удалился в сельскую тишь и «в себя», игнорируя и посулы, и угрозы. Если уж выказал презрение ко всякого рода дежурным мероприятиям в духе показного покаяния, то и отказался в 1945 году предстать перед комиссией по денацификации, хотя близость к заговорщикам «20 июля» (особенно к Роммелю, адъютантом-секретарем которого он был в Париже) легко могла бы его обелить. Если уж заинтересовался в начале пятидесятых теми путями в неизведанное, которые сулят наркотики, то и испробовал их все на себе, прежде чем поведать миру о своих открытиях. Впрочем, злые языки поговаривали, что о своем главном открытии - об эликсире молодости - он умолчал.
Необычность писательского пути и облика Юнгера давно сделала его фигурой если не одиозной, то крайне неудобной для немецкой прессы - по преимуществу поверхностно либеральной, оперирующей немудреными, но неукоснительными клише. Застывшие обманные силлогизмы типа: «Раз патриот - значит, фашист» стали и в Германии общим местом. Неожиданная (потому что давно перестали ее ожидать) смерть Юнгера породила в немецких СМИ растерянную невнятицу. Даже самый пылкий его поклонник и адепт Рольф Хоххут большую часть своего некролога посвятил роману Юнгера «На мраморных скалах» (1939), с жалкой трогательностью пытаясь убедить общественность в том, что то была не расплывчатая абстрактная притча, а мужественный антифашистский памфлет, протест, вызов. Иначе теперь нельзя.
Между тем наследие Юнгера и поучительно-то прежде всего тем, что отпущенную ему длинную вереницу десятилетий он постарался употребить на точное различение слов и понятий. К примеру, таких, как «национализм», с одной стороны, и «национальные особенности, интересы, задачи» - с другой. И если бы журналисты не списывали ярлыки друг у друга, а удосужились действительно заглянуть в труды Юнгера, они постеснялись бы пользоваться словом «патриотизм» как ругательством. Ибо «патриотизм», по Юнгеру это всего лишь дарованная детством поэзия в душе каждого нормально развитого человека. А противостоит ему современная губительная нивелировка, распространяемая по миру комфортная стандартизация американского образца (парадокс же в том, что только американцам и оставлено право быть патриотами своего общества потребления). В знаменитой переписке с Хайдеггером оба великих немца («реакционеры» - в расхожей оценке прессы), сходятся в своем уповании на органику, мистику почвы, духопорождающую силу матери-земли, вскармливающей и «поэтичность», и «народность»...
В молодости это был достойный духовный брат Киплинга и Гумилева. Вот реестр основных тем Юнгера, сфокусированных в названиях наиболее известных его эссеистических книг.
«В стальных ураганах» - книга, которую не только Андре Жид считал лучшим литературным свидетельством первой мировой войны.
«Рабочий» - единственный, может быть, опыт философии техники как основы современной цивилизации.
«Мир» и «Гордиев узел» - трактаты о мировой геополитике.
«Филимон и Бавкида» - о современных проблемах брака как единственной еще доступной человеку гармонии.
«Листья и камни», «Чувствительная охота» - свод натурфилософских проникновений или проникновений к утешительному миру микрокосмоса.
«Автор и авторство» - тщательно разработанная типология писательства.
Стилистически наиболее безупречной, то есть наименее кокетливой, мне представляется дважды переписанная им книга внутренних переживаний и ощущений «Авантюрное сердце». А одной из самых глубоких, футурологически острых - «У стены времени», книга, вобравшая в себя видения будущих феноменов компьютеризованного мира, в котором, однако, вовсе не рацио будет править, по Юнгеру, а, нам в утешение, дух как проясненная космическая сила, для которой слишком элементарны привычные противопоставления сознательного и бессознательного.
Что-то есть в этой книге от идей и мощи Вернадского - о чем я с Юнгером немедленно заговорил, когда ровно десять лет назад впервые его посетил. Разумеется, он был первым немецким писателем, кого мне захотелось увидеть, когда перед моим взыскующим любопытством распахнулась и западная часть Германии. (Тут, кстати, нужно заметить, что мэтр согласился меня принять лишь после того, как получил из немецкого посольства в Москве переводы всего, что я о нем написал.)
Самого Вернадского Юнгер, как выяснилось, не читал, знал о нем лишь по статьям.
- А как обстоят дела с Достоевским? - не мог я утерпеть, напомнив об исследовании одного немецкого критика, которое так и называлось - «Юнгер и Достоевский».
- Ох уж эти критики, - отмахнулся, впрочем вполне благодушно, Юнгер. -А что до Достоевского, то в него, как в резиновый автобус, можно запихнуть всех писателей XX века, и меня, конечно, впридачу. Тем более, что был целый год в моей жизни, когда я читал только Достоевского, когда я им бредил.
- Какой же это был год, господин Юнгер? - спросил я.
- Тысяча девятьсот десятый, - был ответ.
- А кто же все-таки ваш любимец из русских? - продолжал я приставать. И выяснил: кроме Горького («Люблю писателей с биографией!» - пояснил Юнгер) еще Аксаков-отец, «Семейная хроника».
-Но почему???
- Видите ли, у него потрясающе живые картины колонизации русскими их Востока, - с чувством и загоравшимися глазами сказал Юнгер.
«Каждому свое», - невольно вспомнился мне девиз тех, с кем Юнгератак долго, так упорно и так бесхитростно сближали.
Сиротеет Германия, мелеет людьми, как и весь наш скудеющий мир. Вот еще одним притягательным адресом стало в ней меньше. Исчезло последнее обиталище немецкой классики XX века.
ЮРИЙ АРХИПОВ,
Москва
|
|
